Абдулла глядел на все это, пытаясь выбраться из-под ковра. Еще он заметил, как Полночь высится над Шустриком-Быстриком, защищая его — она стала даже больше, чем когда пугала полицейских. Но даже этого было мало. Кабул Акба превратился в громадного ифрита — прямо-таки громаднейшего из громадных. Верхняя его половина терялась в тумане, вихрившемся под ударами громадных крыльев, а взлететь ифрит не мог, поскольку солдат якорем повис на его чудовищной когтистой ноге.

— Говори же, о громаднейший из громадных! — крикнул Абдулла в туман. — Семью Великими Печатями заклинаю тебя — довольно сражаться, говори!

Ифрит перестал реветь и прекратил яростно махать крыльями.

— Ты меня заклинаешь, смертный? — прогрохотал сверху гневный голос.

— Да, заклинаю! — ответил Абдулла. — Отвечай, что ты делал с моим ковром в обличье презреннейшего из кочевников! Ты нанес мне оскорбление по меньшей мере дважды!

— Хорошо, — сказал ифрит. Он принялся тяжеловесно сгибать колени.

— Можно отпустить, — сказал Абдулла солдату, который, не зная законов, повелевающих джиннами и ифритами, по-прежнему держался за могучую ступню.

— Теперь он обязан остаться здесь и ответить на мои вопросы.

Солдат осторожно отпустил ифрита и вытер пот с лица. Ифрит сложил крылья и встал на колени, но даже на коленях он был высотой с дом, а его лицо, проступавшее сквозь туман, оказалось просто ужаснее некуда. Абдулла еще раз бросил взгляд на Полночь, которая снова стала обычного размера и метнулась в кусты, унося за шкирку болтающегося Шустрика-Быстрика. Однако отвлечься от лица джинна было невозможно. Абдулла уже видел, хоть и очень недолго, этот пустой карий взгляд и золотое кольцо в крючковатом носу — когда на его глазах в саду похитили Цветок-в-Ночи.

— Поправка, — сказал Абдулла. — Ты оскорбил меня трижды.

— А, гораздо больше, — угодливо прогрохотал ифрит. — Так много раз, что я сбился со счета.

При этих словах Абдулла неожиданно для себя сердито скрестил руки на груди:

— Объяснись.

— Охотно, — отвечал ифрит. — По правде говоря, я надеялся, что кто-нибудь меня спросит, хотя и полагал, что ждать расспросов следует скорее от герцога Фарктанского или троих таякских принцев-соперников, а не от тебя. Однако никто, кроме вас, не проявил достаточного рвения, что меня несколько удивляет, поскольку ни один из вас не был крупной ставкой в моей игре. Знай же, что я — один из величайших в сонмище Добрых Ифритов и имя мое Хазруэль.

— Вот уж не знал, что бывают добрые ифриты, — заметил солдат.

— Бывают, о несведущий северянин, — заверил его Абдулла. — Я слышал упоминание этого имени в ряду тех, что соседствуют едва ли не с ангелами.

Ифрит нахмурился — неприятное было зрелище.

— О несведущий негоциант, — прогрохотал он, — я куда выше некоторых ангелов. Знай же, что у меня в подчинении находится около двух сотен ангелов низшего чина. Они охраняют вход в мой замок.

Абдулла по-прежнему стоял, скрестив руки, еще и притопнул ногой.

— Тем более тебе следует объяснить, — сказал он, — почему ты поступал со мной отнюдь не по-ангельски!

— Вина в этом не моя, смертный, — ответил ифрит. — Меня побуждала крайняя необходимость. Пойми и прости. Знай же, что моя матушка, Дазра из Великих Духов, в минуту слабости примерно двадцать лет назад отдалась одному джинну из Воинства Зла. Затем она произвела на свет моего брата Дальциэля, который родился слабым, бледным и недоразвитым, поскольку Добро и Зло смешиваются плохо. Матушка не выносила его вида и отдала его мне на воспитание. Я же окружил его всяческой заботой. Так что нетрудно представить себе мой ужас и горе, когда оказалось, что он унаследовал природу своего Злого Предка. Войдя в возраст, он первым делом украл мою жизнь и спрятал ее, сделав меня таким образом своим рабом.

— Погодите-погодите! — поразился солдат. — Вы хотите сказать, что вы мертвый?!

— Отнюдь нет, — возразил Хазруэль. — Мы, ифриты — не то, что вы, смертные, о неразумный человек. Умереть мы можем лишь в том случае, если погибнет одна определенная частичка нашей сущности. Именно поэтому большинство ифритов предусмотрительно отделяют ее от себя и прячут. Но когда я объяснял Дальциэлю, как спрятать его собственную жизнь, то, ослепленный неразумной любовью, опрометчиво открыл ему, где скрыта моя жизнь. А он тут же захватил ее в свою власть, вынудив меня выполнять его приказания под угрозой гибели.

— А, теперь мы дошли до главного, — сказал Абдулла. — И он приказал тебе украсть Цветок-в-Ночи.

— Поправка, — ответил Хазруэль. — Размах мышления мой брат унаследовал от матери, великой Дазры. Он повелел мне украсть всех принцесс на свете. Подумайте минутку — и вы поймете, какой это мудрый шаг. Мой брат вошел в брачный возраст, однако родословная у него настолько пестрая, что ни одна девица из джиннов или ифритов не проникнется к нему сочувствием. Волей-неволей ему приходится снисходить до смертных женщин. А поскольку он какой-никакой, а все-таки ифрит, подходят ему, естественно, лишь особы голубой крови.

— Просто сердце кровью обливается, как послушаю о твоем братце, — заметил Абдулла. — Неужели ему нужны непременно все до единой и на меньшее он не согласен?

— А почему он должен соглашаться на меньшее? — удивился ифрит. — В его распоряжении мое могущество. Он тщательно все обдумал. Понимая, что принцессы не умеют передвигаться по воздуху, как мы, джинны и ифриты, первым делом он повелел мне украсть некий бродячий замок, принадлежащий одному ингарийскому волшебнику, чтобы поселить там своих невест, и лишь затем вынудил меня похищать принцесс. Сейчас я этим и занимаюсь. Тем временем, естественно, я строю и собственные планы. Я стараюсь добиться того, чтобы за каждой похищенной принцессой стоял оскорбленный возлюбленный или разочарованный принц, которых можно будет заставить отправиться ее вызволять. А чтобы вызволить принцессу, влюбленный должен бросить вызов моему брату и заставить его выдать, где он прячет мою жизнь.

— И тут-то мне и пора вступить в игру — так, о великий комбинатор? — холодно поинтересовался Абдулла. — Я ведь тоже часть плана по вызволению твоей жизни?

— Приблизительно, — ответил ифрит. — Я надеялся скорее на наследника престола Альберии или на печинстанского князя, однако эти молодые люди предпочли искать утешения в охоте. По правде говоря, все обиженные проявили примечательную слабость духа, в том числе и король Верхней Норландии, который попросту начал составлять каталог домашней библиотеки самостоятельно, без помощи дочери, а ведь даже на него я надеялся больше, нежели на тебя. Можно сказать, на тебя я ставил в последнюю очередь. Ведь, в конце концов, пророчество, данное при твоем рождении, и вправду было весьма и весьма двусмысленным. Да и ковер-самолет я подослал тебе разве что ради забавы…

— Да что ты говоришь! — воскликнул Абдулла.

— Поскольку меня очень позабавили количество и сущность исходивших из твоей палатки мечтаний, — пояснил Хазруэль.

Несмотря на холодный туман, Абдулла почувствовал, как щеки у него начинают пылать.

— А затем, — продолжал Хазруэль, — когда ты удивил меня тем, что улизнул от Султана Занзибского, меня изрядно позабавила мысль о том, чтобы принять обличье персонажа, которого ты сочинил, — Кабула Акбы и заставить тебя прожить часть твоих мечтаний наяву. Обычно я стараюсь, чтобы на долю всех поклонников принцесс выпадали приключения, которые соответствуют их нраву.

Несмотря на замешательство, Абдулла готов был поклясться, что ифрит при этих словах скосил огромные золотисто-карие глаза на солдата.

— И сколько же разочарованных принцев задействовано на сей день в твоей игре, о деликатный и шутливый ифрит? — спросил он.

— Уже почти тридцать, — ответил Хазруэль, — однако, как я уже упоминал, большинство из них задействовать и вовсе не удалось. Это неустанно меня поражает — ведь по рождению и образованию они несравнимо выше тебя. Однако я утешаю себя тем, что осталось похитить еще сто тридцать две принцессы.